Г.Ф.В. ГЕГЕЛЬ
Бытие, чистое бытие
-- без всякого дальнейшего определения. В своей неопределенной
непосредственности оно равно лишь самому себе, а также не неравно
в отношении иного, не имеет никакого различия ни внутри себя, ни
по отношению к внешнему. Если бы в бытии было какое-либо
различимое определение или содержание или же оно благодаря этому
было бы положено как отличное от некоего иного, то оно не
сохранило бы свою чистоту. Бытие есть чистая неопределенность и
пустота. -- В нем нечего созерцать, если здесь может идти речь о
созерцании, иначе говоря, оно есть только само это чистое, пустое
созерцание. В нем также нет ничего такого, что можно было бы
мыслить, иначе говоря, оно равным образом лишь это пустое
мышление. Бытие, неопределенное непосредственное, есть на деле
ничто и не более и не менее, как ничто.
Ничто, чистое ничто; оно простое равенство с самим собой,
совершенная пустота, отсутствие определений и содержания;
неразличенность в самом себе. -- Насколько здесь можно говорить о
созерцании или мышлении, следует сказать, что считается
небезразличным, созерцаем ли мы, или мыслим ли мы нечто или ничто.
Следовательно, выражение "созерцать или мыслить ничто" что-то
означает. Мы проводим различие между нечто и ничто; таким образом,
ничто есть (существует) в нашем созерцании или мышлении; или,
вернее, оно само пустое созерцание и мышление; и оно есть то же
пустое созерцание или мышление, что и чистое бытие. -- Ничто
есть, стало быть, то же определение или, вернее, то же отсутствие
определений и, значит, вообще то же, что и чистое бытие.
Чистое бытие и чистое ничто есть, следовательно, одно и то
же. Истина -- это не бытие и не ничто, она состоит в том, что
бытие не переходит, а перешло в ничто, и ничто не переходит, а
перешло в бытие. Но точно так же истина не есть их
неразличенность, она состоит в том, что они не одно и то же, что
они абсолютно различны, но также нераздельны и неразделимы и что
каждое из них непосредственно исчезает в своей противоположности.
Их истина есть, следовательно, это движение непосредственного
исчезновения одного в другом: становление; такое движение, в
котором они оба различны, но благодаря такому различию, которое
столь же непосредственно растворилось.
И. КАНТ
Во всех суждениях, в которых мыслится отношение субъекта к
предикату (я имею в виду только утвердительные суждения, так как
вслед за ними применить сказанное к отрицательным суждениям
нетрудно), это отношение может быть двояким. Или предикат В
принадлежит субъекту А как нечто содержащееся (в скрытом виде) в
этом понятии А, или же В целиком находится вне понятия А, хотя и
связано с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, а
во втором -- синтетическим. Следовательно, аналитические -- это
те (утвердительные) суждения, в которых связь предиката с
субъектом мыслится через тождество, а те суждения, в которых эта
связь мыслится без тождества, должны называться синтетическими.
Первые можно было бы назвать поясняющими, а вторые --
расширяющими суждениями, так как первые через свой предикат ничего
не добавляют к понятию субъекта, а только делят его путем
расчленения на подчиненные ему понятия, которые уже мыслились в
нем (хотя и смутно), между тем как синтетические суждения
присоединяют к понятию субъекта предикат, который вовсе не
мыслился в нем и не мог бы быть извлечен из него никаким
расчленением. Например, если я говорю, все тела протяженны, то это
суждение аналитическое. В самом деле, мне незачем выходить за
пределы понятия, которое я сочетаю со словом тело, чтобы признать,
что протяжение связано с ним, мне нужно только расчленить это
понятие, то есть осознать всегда мыслимое в нем многообразное,
чтобы найти в нем этот предикат. Следовательно, это
-- аналитическое суждение. Если же я говорю, все тела имеют
тяжесть, то этот предикат есть нечто иное, чем то, что я мыслю в
простом понятии тела вообще. Следовательно, присоединение такого
предиката даст синтетическое суждение.
Все эмпирические суждения, как таковые, синтетические. В самом
деле, было бы нелепо основывать аналитические суждения на опыте,
так как, составляя эти суждения, я вовсе не должен выходить за
пределы своего понятия и, следовательно, не нуждаюсь в
свидетельстве опыта. Суждение о том, что тела протяженны,
устанавливается a priori и не есть эмпирическое суждение. В
самом деле, раньше, чем обратиться к опыту, я имею все условия для
своего суждения уже в этом понятии, из которого мне остается лишь
извлечь предикат по закону противоречия, и благодаря этому я в то
же время могу сознавать необходимость этого суждения, которая не
могла бы быть даже указана опытом. Напротив, хотя в понятие тела
вообще я вовсе не включаю предикат тяжести, однако этим понятием
обозначается некоторый предмет опыта через какую-то часть опыта, к
которой я могу, следовательно, присоединить другие части того же
самого опыта сверх тех, которые имеются в первом понятии. Я могу
сначала познать аналитически понятие тела через признаки
протяженности, непроницаемости, формы и пр., которые мыслятся в
этом понятии. Но вслед за этим я расширяю свое знание и, обращаясь
к опыту, из которого я вывел это понятие тела, нахожу, что с
вышеуказанными признаками всегда связана также тяжесть, и таким
образом присоединяю синтетически этот признак к понятию тела как
[его] предикат. Следовательно, возможность синтеза предиката
тяжести с понятием тела основывается именно на опыте, так как оба
этих понятия, хотя одно из них и не содержится в другом, тем не
менее принадлежат друг другу, пусть лишь случайно, как части
одного целого, а именно опыта, который сам есть синтетическое
связывание созерцаний.